Название: Arabesque
Автор: MegLee06
Разрешение на перевод: получено
Пейринг/персонажи: Чонин/Кёнсу
Группа: EXO
Жанр: AU, hurt/comfort, романтика, флафф
Рейтинг: PG-13
Количество слов: ~ 30100
Описание: Кёнсу всегда считал, что в основе фигурного катания лежит точность. Он катался с технической точностью, и больше ему ничего не требовалось.
Четкие движения и безупречно составленная программа приравнивались к успеху, ведь так? Совершенно бессмысленно портить выступление чувствами.
Но чем дольше Кёнсу наблюдал за Чонином на льду, открыто делившимся эмоциями, тем чаще задавался вопросом, только ли техника составляет фигурное катание.
Часть 1
- Дамы и господа, позвольте представить участников сборной Южной Кореи на Зимней олимпиаде 2014 года в Сочи по фигурному катанию.
Зал, где проходила пресс-конференция, разразился аплодисментами. Кёнсу стоял рядом с товарищами по команде, объявленными незадолго до этого, и улыбался под вспышками камер. Было приятно осознавать, что он снова будет представлять страну на Олимпийских играх, а то, что он стоял здесь с остальными, свидетельствовало о его упорной работе. В возрасте двадцати одного года он примет участие в Олимпийских соревнованиях во второй раз. Его уже успели окрестить как «сильного соперника», если верить предварительным прогнозам предстоящих в этом году зимних игр.
В прошлый раз он находился на Олимпийской ледовой арене, когда ему было семнадцать. Юноша, который был счастлив появиться там. Дикторы назвали его «фигуристом, приехавшим набраться опыта», что означало, что шансов на место на пьедестале у него нет. Ему предстояло выйти на лед и внести свое имя в список нижней части таблицы, где его никто не заметил бы. Никто, за исключением, пожалуй, своей страны, не должен был узнать в 2010 году кто такой семнадцатилетний До Кёнсу.
Но это его не остановило, и он откатал программу, заняв четвертое место, упустив бронзовую медаль с разницей всего в два очка.
Теперь он вернулся в фаворитах. За четыре года он набрался опыта, научился сложным прыжкам и принял участие во множестве международных соревнованиях. Из семи таких соревнований он один раз брал золотую медаль и пять раз добивался места на пьедестале. Он был доволен этими результатами. Так же, как и судьи Южной Кореи, оценившие его программу выше всех фигуристов, боровшихся за место в Олимпийской сборной. Кроме того, тот факт, что Южная Корея будет представлять данный тип соревнований, тоже являлся приятным бонусом. Выступать могло только десять стран, а заслужить этот шанс в не так давно добавленном в программу виде спорта было честью.
Шестеро из десяти фигуристов Южной Кореи, которые примут участие в Олимпийских играх, выступят в командном зачете. Мужское и женское одиночное катание, парное фигурное катание и спортивные танцы на льду – такой состав команды поборется с девятью другими странами. Только лучшие из лучших окажутся здесь. В том числе Кёнсу, занявший позицию в сольном мужском катании.
Кто-то толкнул его в бок. Кёнсу повернулся к улыбающемуся Чунмёну, стоявшему под руку со своей партнершей Чон Суджон. Суджон Кёнсу знал только по её достижениям на льду, и в играх она будет участвовать впервые. В отличие от Чунмёна, который дебютировал на прошлых Олимпийских играх вместе с Кёнсу. Они оба были молоды и с нетерпением ждали этого большого события, поэтому во время проведения игр неизбежно держались друг друга.
Несмотря на то, что Кёнсу всегда считал себя одиночкой, был всегда чересчур тихим и быстро взрослел, Чунмён был исключением из правил. Он был чуть старше, всегда присматривал за Кёнсу, и они стали близки.
– Еще один год за нами, да, Кёнсу-а? – тихо спросил Чунмён, чтобы никто, кроме них двоих, не услышал.
Кёнсу усмехнулся. Эта фраза стала своеобразной шуткой, появившейся после прошлых Олимпийских игр. Эти слова произнес участник русской команды в одном из интервью на вопрос о том, каких результатов они ждут от зимних игр этого года. Уверенный в себе участник занял тогда двадцатую строчку, к их немалому удивлению, и даже сейчас они в шутку вспоминали эти слова.
– Год непременно будет удачным, – с улыбкой ответил он. – У нас сильная команда. С нетерпением жду соревнований.
– В этом году много молодых ребят, - отметил Чунмён, кинув взгляд на стоявших в ряд участников их команды.
– А ты самый старший, хён. Да ты почти старик среди нас, – поддел Кёнсу. Тот тихо фыркнул в ответ.
– И это говорит тот, кто по старшинству идет следующим, – парировал Чунмён. Кёнсу только кивнул, кинув взгляд в том же направлении. Он заранее разузнал имя каждого товарища по команде, уровень навыков на льду, собирая как можно больше информации перед пресс-конференцией, чтобы оценить сильные и слабые стороны. Из всех шести только трое уже участвовали в Олимпийских играх, но Кёнсу сомневался, что молодость могла им помешать.
Рядом с Суджон улыбалась Ли Чжиын – фигуристка женского одиночного катания и единственная девушка в команде, имеющая опыт участия в Олимпийских играх. Она была красива, грациозна, изысканна и известна плавным исполнением программы с практически идеальной техникой прыжков. С изяществом и присущей ей невинностью она покорила сердца людей на прошлых играх, но заняла лишь десятое место, и в этом году была решительно настроена на победу.
Стоявшая за ней Чхве Чинри мило махала рукой камерам. Она была самой младшей в команде, менее опытной, но весьма одарённой. Она была дочерью бывших фигуристов, прививавших ей любовь ко льду с того возраста, как она сама научилась зашнуровывать коньки. Это будет ее первое участие в играх, но было бы неразумно не считаться с ее возможностями.
И, наконец, партнёр Чинри в спортивных танцах на льду. Единственный, кто оставался загадкой. Конечно, Кёнсу знал его имя и уровень в мире фигурного катания, но не до конца не понимал, кто же он.
Ким Чонин был неординарен, точнее не скажешь. Что касалось фигурного катания, Кёнсу вполне бы устроило отсутствие сегмента со спортивными танцами. Он предпочитал свою технику эмоциональному наполнению спортивных танцев, но всё-таки старался сконцентрироваться на навыках танцоров, чтобы признать их мастерство.
Тем не менее, Чонин на льду был абсолютно безрассудным. Он совершал прыжки на головокружительной скорости, разбавлял программу элементами современных танцев и стильными костюмами, делая упор скорее на эмоции, чем на катании, не забывая при этом о сексуальной привлекательности. Его прыжки и трюки не всегда поставлены наилучшим образом, иногда они выходят несколько неуверенными, однако судей подкупают его выступления и в итоге ему достаются заведомо высокие оценки. Это сбивало Кёнсу с толку.
Техника приносила очки. Ни томные взгляды, ни вращение бедрами не составляли четкую основу. Но Чонин медленно забирался на вершину. Он появился в мире фигурного катания всего два года назад, и в девятнадцать лет проявил талант, который требовалось отшлифовать. Но как бы хорошо он ни был подготовлен, Кёнсу не мог не оставить без внимания тот факт, что он отказывался от традиционных техник катания.
Даже сейчас, когда он наблюдал, как тот улыбается камерам, приобнимая Чинри, то чувствовал разницу в поведении. Все фигуристы стояли прямо, держались вежливо и чуть отстраненно, как настоящие профессионалы своего дела. Девушки махали камерам, а парни время от времени вежливо склоняли головы, и не более того. Но вот Чонин стоял расслабленно и игриво улыбался. Это была почти ухмылка, недоверчиво подумал Кёнсу про себя. Фигуристы никогда не ухмылялись на пресс-конференциях. Да, на льду они примеряли разные роли и демонстрировали различные эмоции (хотя Кёнсу был один из тех, кто избегал откровенных выражений чувств, оставаясь просто решительно настроенным), но никогда на пресс-конференциях.
Но Чонин вёл себя так, словно это была фотосессия для какого-нибудь модного журнала. Кёнсу не знал, как ему воспринимать его самого и его навыки в фигурном катании, не понимал причин готовности отмести в сторону все принятые традиционные принципы катания, но он точно знал, как это всё назвать. Это безрассудство, непрофессиональность, и всё вместе ужасно раздражало.
Он понял, что задержался на нём взглядом больше положенного, когда Чонин посмотрел в его сторону. Их глаза встретились, и Чонин широко улыбнулся. Кёнсу напрягся, тихо выругавшись себе под нос, и вновь повернулся к камерам. Вот что он имел в виду. Парень умел соблазнять, заманивая в свои сети одним только взглядом. Это неестественно. Это даже не настоящее умение, по мнению Кёнсу. Такой трюк сгодился бы в баре, чтобы найти себе кого-нибудь на одну ночь, но никак не на ледовой арене.
Он отмахнулся от раздражающих его мыслей и заставил себя улыбнуться, концентрируя своё внимание на то, чтобы журналисты видели, что он готов к Олимпийским играм. Спустя пару минут они сошли с импровизированной сцены и покинули зал.
Когда они скрылись от глаз фотографов и журналистов, Чунмён нагнал его и похлопал по плечу.
– Всё будет отлично, – уверенно сообщил он. – Я это чувствую. С такой командой Южная Корея точно вернется домой с золотом.
– У нас хорошие шансы, – тихо согласился Кёнсу, обводя глазами разбежавшуюся команду. Чинри потянула Чонина за собой, чтобы нагнать Суджон, которая уже направлялась к столу с угощениями, давая возможность Чунмёну и Кёнсу поговорить наедине. Чонин делал вид, что не голоден, но украдкой стащил с тарелки Суджон пару сладостей, к непомерной радости Чинри.
– Чжиын будет фаворитом, – сказал Кёнсу. Девушка, извинившись, вышла, чтобы ответить на звонок.
Чунмён согласно замычал.
– Ты, главное, не упади, и всё будет нормально, – усмехнулся он. Кёнсу несильно толкнул его.
– Очень смешно, – закатил глаза Кёнсу. – А ты всё об этом беспокоишься. Бедняжка Суджон, если у тебя кончатся силы, ей придется нарезать круги вокруг тебя.
Чунмён равнодушно махнул рукой и посмотрел в сторону столпившейся у еды троицы.
– Мне кажется, спортивные танцы с этими двумя будут интересными, – прокомментировал он, указывая на них кивком головы. Кёнсу перевел взгляд на болтающих друг с другом товарищей по команде. Теперь, в отсутствии камер, они ели и смеялись. – Журналисты уделяли им много внимания. На Чинри за ее талант и знаменитых родителей, а на Чонина за его стиль.
Когда Чонин вскинул глаза в их сторону, он с легкостью поймал взгляд Кёнсу. Он опять улыбнулся ему. Кёнсу, едва не фыркнув, демонстративно повернулся обратно к Чунмёну.
– До тех пор, пока этот его стиль не мешает главному, у них все будет получаться, – буркнул он.
Чунмён весело усмехнулся и покачал головой, уловив в его голосе раздражение.
– Да ладно тебе, Кёнсу-а. Он отлично катается. Что такого в том, что он со страстью относится к делу?
– Это безвкусно.
– Это эффектно, – шутливо возразил друг, – и судьям это по душе. Он выделяется на фоне других, но с я считаю его стиль катания освежающим.
Кёнсу фыркнул и упрямо сложил руки на груди.
– Это лимонад освежающий. А он скорее… энергетический напиток.
– Вкусный и возбуждающий? – попробовал угадать Чунмён.
– Доводящий до сердечного приступа.
Его друг рассмеялся и только пожал плечами, что значит, он готов сменить тему. В ближайшее время Чунмён не собирался убеждать Кёнсу в уникальных способностях Чонина, и он это знал.
– Как скажешь. Идём. Я хочу добраться до еды раньше, чем эти трое всё сметут.
Кёнсу согласно кивнул и пошел вслед за ним, стараясь не смотреть в сторону Чонина, который, не особо скрытничая, провожал их взглядом.
Х
Вдох. Выдох. Расслабиться.
Кёнсу в уме повторял эти слова, стряхивая лёд с лезвий коньков. Он чувствовал нарастающее раздражение, но пытался отмахиваться от него, прислушиваясь к музыке, льющейся из динамиков, чтобы отыскать, с какого момента начиналась его программа. Еще бы он не упал сейчас. Когда он был один, программа выходила идеально, но теперь всё испорчено.
На самом деле каток редко пустовал. Кёнсу пришлось очень постараться, чтобы зарезервировать лёд для себя, пусть лишь на час-два. Отсутствие людей его успокаивало. Он мог выполнить всю программу, полностью сосредоточившись на музыке и движениях.
Он ненавидел кататься не один. Так было всегда. Это одна из главных причин, почему он выбрал одиночное катание. Как-то он пытался соревноваться в паре, поскольку такое задание дал тренер, чтобы почувствовать себя командным игроком, но ему никогда не удавалось сконцентрироваться. Его отвлекал еще один человек на льду.
Дело было не в эго. Он бы с радостью разделил внимание с теми, кто этого заслуживал. И он был способен оценить мастерство другого фигуриста. Он просто не мог справиться с необходимостью волноваться еще и о партнере во время катания. У него было напряженная и насыщенная программа. Он был перфекционистом. Он мог проводить на льду долгие часы, оттачивая каждое движение до тех пор, пока не доведет до автоматизма. А добавлять кого-то еще, кто мог помешать ему или – не дай Бог – испортить прыжок, не вариант. Он боялся выходить на лёд вместе с соперниками для разминки перед соревнованием из-за необходимости постоянно быть начеку. Когда фигурист решит прыгнуть? Не слишком ли близко он подъехал к отрабатывающему вращение сопернику? Что будет, если они столкнутся?
Он был так сосредоточен на действиях других людей, что забывал собственные движения и совершал до смешного примитивные ошибки. Он мог выступать перед сотнями, даже тысячами зрителей, если велась телетрансляция, но если на льду находился еще один человек, он терялся, спотыкался о собственные коньки и падал, будто впервые вышел на лёд. Словно все годы тренировок исчезли по щелчку.
Ошибки не редкость. Фигуристы всё время падали, даже на соревнованиях Олимпийского уровня. Но для такого человека, как Кёнсу, для которого техника есть главное, это было худшим ночным кошмаром.
Слежение за другими фигуристами утомляло. Поэтому он остановился на одиночных катаниях и с радостью использовал любую возможность потренироваться в одиночестве, чаще всего по утрам, пока еще никто не приехал.
А сейчас сюда пришел Чонин.
Парень вышел на арену, не заботясь ни о чем. Через плечо у него были перекинуты коньки, а в ушах виднелись наушники. Он шел, двигая головой в такт музыке, игравшей в них. Часы на стене подсказали Кёнсу, что у него есть еще пятнадцать минут, но Чонин, очевидно, решил явиться раньше. И этого хватило, чтобы выбить почву у Кёнсу из-под ног.
Это был всего лишь двойной сальхов, прыжок, который он довел до совершенства много лет назад, но его лезвие неправильно опустилось на лед, и он начал падать. Он приземлился на бок и проскользил несколько футов, пытаясь руками замедлиться. Кёнсу тут же вскочил обратно на ноги, сориентировался в программе и продолжил выполнять ее, игнорируя боль в бедре, как ни в чём не бывало. Он пытался показать Чонину, что ничего такого не произошло, но Чонин видел падение и теперь осторожно наблюдал за ним, вытащив наушники, словно ожидая, что Кёнсу позовет на помощь. Он просто упал, но Чонин был готов броситься к нему, если потребуется. Как будто Кёнсу не мог перетерпеть несильную боль.
Ему было неловко. Он был разочарован. И всё это вина Чонина.
Попытки вновь влиться в музыку оказались бесполезными. Он думал только об ошибке. И это подпитывало раздражение к парню. Даже если бы он упал на соревновании, он с легкостью продолжил бы выполнять программу дальше. Но не сегодня. Всё его внимание забрал парень, который, взгромоздившись на бортик с внутренней стороны катка, завязывал коньки. Привычка новичка – вмешиваться в чужую программу. Было принято негласное правило для всех фигуристов. Нельзя заходить на лёд во время чужого выступления, и он явно игнорировал этот факт.
Кёнсу опустил руки и взглянул на часы. Он смог бы успеть дважды пройтись по своей программе, если бы захотел. Что ж, подумал он, когда боль в ноге усилилась, может быть, только раз. Сейчас больше не нужно. Первое появление на играх этого года должно было состояться через три дня, и как бы он ни хотел доказать себе, что в порядке, он бы не стал делать себе хуже.
Он подъехал к стереосистеме, не обратив внимания на вопросительный взгляд Чонина, до сих пор сидевшего на бортике. Их разделяло всего десять футов, но Кёнсу вел себя так, словно был тут один, четко давая понять, что общаться с ним он не собирался. Он был совершенно уверен, что язык его тела просто вопил: «Оставь меня в покое».
Но Чонин, по-видимому, язык тела не понимал. Что тоже выводило Кёнсу из себя.
– Твое бедро в порядке? – спросил Чонин с заметным беспокойством, этим только сильнее устыжая Кёнсу. Если честно, упасть так перед лицом соперника было бы достаточно унизительно. Тот точно подверг сомнению его способность продолжать.
Кёнсу молча кивнул, нажимая на кнопку, и остановил музыку на середине.
– Уверен? – с нажимом повторил Чонин, махая ногами в воздухе. – С виду не слишком приятное вышло приземление.
– Я в порядке, – коротко ответил Кёнсу, сосредоточившись на аппаратуре.
Чонин на мгновенье замолчал, и снова подал голос, удивившись не скрытой досаде.
– Какую песню ты используешь в своей программе? Я услышал только секунд тридцать. Но музыка знакомая.
Кёнсу раздраженно вздохнул, желая, чтобы Чонин заткнулся, но ответил:
– «Времена года» Вивальди.
Это было прекрасная композиция из четырех скрипичных концертов, каждый из которых представлял соответствующую пору года. Это не только самое известное произведение Вивальди, но и та мелодия, что заняла особое место в сердце Кёнсу. В свой самый первый выход он выступал под эту композицию, и хотя он сумел за эти годы значительно улучшить свои навыки и поднять уровень сложности, он по-прежнему время от времени к ней возвращался, перерабатывая хореографию, чтобы ей соответствовать.
– В частности, «Лето», под которое я будут выступать, – подумав, добавил он.
– Красиво, – улыбнулся Чонин. – Тебе подходит, хён.
Кёнсу стушевался, частично из-за обращения – они были не настолько близки, чтобы он так к нему обращался – и частично потому, что не понял, что он имел в виду под своим замечанием. Подходит ему? Это как же?
– Прости?
– Весьма традиционное звучание, а поскольку ты опираешься на техническую точность, которую я видел в твоих выступлениях, ты производишь впечатление именно
традиционного фигуриста. Я имел в виду, что музыка подходит твоему стилю, – Чонин ни на секунду не переставал улыбаться. Он говорил уверенно, словно думал, что знает Кёнсу лучше, чем кто-либо.
Удивительно, насколько сильно эта мысль задевала Кёнсу, и как ужасно бесило очевидное понимание Чонином его внутреннего мира.
– Ничего плохого в традиционном катании нет, – насмешливо произнес Кёнсу, возвращайся к аппаратуре.
– Я этого и не говорил, – легко возразил Чонин, не обижаясь на его резкий тон. – Я лишь сказал, что это в твоем стиле, хён.
Кёнсу проигнорировал его слова и неправильное обращение. Ему нечего было ответить, и он вновь запустил музыку. Он занял свое место на льду, ожидая начала и всеми силами стараясь стереть с лица хмурое выражение.
Но даже его программа, казалось, решила над ним поиздеваться. Хватило одного прыжка, чтобы снова почувствовать боль в бедре, и он понял, что на сегодня тренировка закончена. Со всем возможным достоинством он подъехал к стереосистеме, выключил трек, достал диск и направился к выходу с арены, который находился как раз рядом с Чонином. Он не хотел идти мимо него, но если он стал бы перелезать через бортик, то сделал бы себе только хуже. Если уж он собрался уходить, то сделает это по-своему.
– Нужно приложить лед к ушибу, хён, – обеспокоенно посоветовал Чонин, когда он проходил мимо.
Кёнсу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не зарычать. Это маленький выскочка уже достал. Прерывая поток собственных мыслей, состоящий из сотни способов, как его убить, он сухо кивнул, показав, что услышал, и сошел со льда. Он в рекордное время снял коньки и собрал вещи, направляясь к выходу так быстро, насколько позволяло ноющее бедро. Он знал, что выглядит глупо, но он был слишком зол, чтобы волноваться о своем ребяческом поведении. Он достаточно попрактиковался, и пора было уйти, пока он не навредил себе еще больше.
Он почти дошел до двери, когда заиграла музыка. Кёнсу остановился и прислушался. Он приказал себе не оборачиваться и продолжать идти, спасая остатки гордости, но песня захватила его внимание нежными нотами фортепиано и завораживающими тонами. Он обернулся, убеждая себя, он лишь взглянет на секунду и уйдет. К тому же, Чонин смотрел на его программу. Было бы справедливо, если бы Кёнсу тоже вмешался в его тренировку.
Чонин стоял в центре, ожидая начала нужного отрезка мелодии. Он был расслаблен, но собран и смотрел вниз. Он знал, что оттуда Чонин его не мог увидеть, поскольку он решил уйти через боковую дверь, но почему-то казалось, что даже если бы Чонин имел возможность его заметить, он бы не обратил внимания на его присутствие. Он был там, но в то же время нет. По крайней мере, не полностью. Исчезла улыбка с его лица, и теперь, оно, полускрытое копной темных волос исказилось, словно в агонии.
Даже с такого расстояния Кёнсу видел, как вздымается его грудь, и он начинает двигаться. Медленные, плавные движения, словно в воде. Кёнсу следил глазами за каждым изгибом тела, за каждым поворотом. В каждое движение были вложены чувства. Кёнсу сейчас едва ли мог узнать человека на льду. Того Чонина будто подменили кем-то, кого терзают головные боли и муки потери. Эмоции были столь настоящими, столь мощными, что Кёнсу буквально ощущал их в воздухе. Он практически чувствовал боль в собственной груди, глядя, как Чонин двигается на льду.
Кёнсу никогда не видел, как Чонин катался в одиночку. На всех видеозаписях, которые Кёнсу просматривал перед пресс-конференцией, его недостатки были чересчур очевидны, поэтому он был уверен, что вскружить его голову, как судьям, ему не удастся. До Кёнсу - человек, которого сложно тронуть до глубины души, тем более Ким Чонином. Самоконтроль Кёнсу был прочен, как лёд, по которому он скользил, и он этим гордился.
Но здесь, на пустынном катке, Кёнсу мог лишь молча и неподвижно смотреть, как Чонин вкладывает частичку себя в каждое движение и прыжок. Чунмён не так давно назвал его освежающим, и теперь Кёнсу не мог не согласиться. Это было подобно глотку свежего воздуха, прохладного, колючего. Это то, что нужно людям, чтобы чувствовать себя живыми.
Время от времени Чонин вскидывал руки, словно держал руку невидимого партнера, или вытягивал их, будто поднимая кого-то. Кёнсу нахмурился, поняв, что скрывалось за этими жестами. Он так увлекся программой, что забыл, что он должен выступить в сегменте со спортивными танцами, а это значит, что Чинри тоже будет на льду вместе с ним. Он прекрасно понимал концепцию танцев на льду, но он вдруг подумал, что совершенно необязательно выводить с Чонином на лед кого-то еще. Чинри тоже была по-своему прекрасной фигуристкой, но эти эмоции, которые дарил Чонин… ему никто там не нужен. Отвлекать его от выступления было бы позором.
– Ты только что пришел, сонбэ?
Кёнсу подпрыгнул от неожиданности. Повернувшись, он увидел Чинри с сумкой через плечо. Кёнсу покраснел, чувствуя, что сделал что-то неправильное. Он не только стоял здесь один у выхода и молча наблюдал за катанием Чонина, но и размышлял, почему ему стоило выступать одному. И вот стояла Чинри, тот самый партнер, который, как посчитал Кёнсу, совершенно не нужен ему. Кёнсу сперва запаниковал, решив, что она может вдруг понять, о чем он думал и как вырезал ее из этой программы, но быстро пришел в себя и ответил, чтобы хоть как-то сохранить лицо:
– Н-нет, - заикаясь, пробормотал он. – Я только что закончил. Я просто смотрел. Скажи мне, как называется эта песня?
– «Dancing» Элисы, – широко улыбнулась Чинри, очевидно довольная тем, что Кёнсу заинтересовался их музыкой. Она повернулась в сторону арены, где танцевал Чонин, и, чуть приоткрыв рот, стала смотреть на своего партнера. – Красиво, правда?
Кёнсу кивнул, запоминая название песни, и улыбнулся девушке, чье внимание было приковано к арене.
– Красивая песня, - согласно сказал он. – Он только начал, но, судя по тому, что я увидел, программа поразительная, – произнося эти слова, он заставлял себя смотреть на девушку. Тяжело было отвести взгляд от Чонина, и от этих мыслей он покраснел еще заметнее. Как он мог так быстро поменять о нём мнение?
Чинри тихо засмеялась и покачала головой, поворачиваясь лицом к Кёнсу.
– Спасибо, сонбэ, но я говорила не о песне, – она еще раз кивнула в сторону арены. – То, как он танцует, красиво. Чонин-оппа хороший спортсмен, и он способен выполнять трудные прыжки, но всей программе дают жизнь именно его эмоции. Сомневаюсь, что попала бы на Олимпийские игры в этом году, если бы не он.
Кёнсу открыл было рот, чтобы возразить и заверить, что она талантлива и является частью команды, но она только улыбнулась и подняла руку, не давая ему сказать.
– Я не говорю, что из меня плохой фигурист, – пояснила она, – но я не умею кататься так, как Чонин-оппа.
Услышав звук имени Чонина, Кёнсу неосознанно перевел взгляд на лёд. В этом момент Чонин без труда выполнил очередной прыжок. Все было великолепно, чётко и слажено. Кёнсу тихо вздохнул.
– Немногие катаются так, как он, – согласился он, и вдруг осознал, что снова всё его внимания приковано к арене. Нужно срочно уйти, пока он не выставил себя еще большим дураком. Улыбнувшись девушке, он кивнул на прощание и вышел из зала.
Пока он шел по коридору к выходу из здания, он мысленно возвращался к тому, свидетелем чего только что стал. Чинри была не единственной, кто чувствовал, что находится в тени других. Чинри считала, что если бы не Чонин, она бы не попала в сборную Южной Кореи, а Кёнсу не был уверен, что его собственных успехов было бы достаточно, если бы Чонина выбрали представителем на одиночных катаниях. Чонин был тузом в рукаве команды. Он подталкивал всех работать над собой, чтобы доказать, что они не случайно попали в состав команды. Кёнсу знал, что он хороший фигурист, знал, что талантлив, но он чувствовал, что до Чонина он не дотягивал. Это чувство сбивало с толку и заставляло переоценивать собственную значимость, и Кёнсу не особенно это нравилось.
Он никогда не волновался об эмоциях на льду. Эмоции равны уязвимости. Из-за них двигаться становилось трудно и некомфортно. У него получалось гораздо лучше без них. Но когда он стоял там и смотрел, как Чонин растворяется в эмоциях, все убеждения, построенные за годы карьеры фигуриста, были поставлены под вопрос за какие-то пару минут.
Кёнсу снова разволновался, и всё это была вина Чонина.
Часть 2
Если бы Кёнсу дали возможность изменить в Чунмёне что-то одно, он бы избавил его от способности ловить его на лжи.
Как бы мала и незначительна была ложь, Чунмён замечал её сразу. Кёнсу делал всё, чтобы изменить своё поведение. Он практиковался во лжи перед зеркалом, изучая черты своего лица на предмет любых изменений. Он работал над голосом, чтобы не сбиваться в нужный момент. Чёрт возьми, он даже тренировался на других людях, чтобы выяснить, сойдет ли ему с рук парочка недосказанностей. Но как бы классно он себя не преподносил, Чунмён всегда знал, что что-то не так. И как только ходячий детектор лжи в лице Чунмёна унюхивал намек на ложь, он крутился вокруг Кёнсу, заставляя рассказать правду.
И именно этим он занимался сейчас. Он пристально следил за ним взглядом, а Кёнсу изо всех сил делал вид, что ничего не замечает.
– Рассказывай, – приказал Чунмён. Он был совершенно не впечатлен показным безразличием Кёнсу.
– Нечего рассказывать, – произнося эти слова, он уже не верил, что это сработает и что его друга это сдержит.
– Кёнсу-а, ты прекрасно знаешь, как всё будет, – устало вздохнув, сказал Чунмён. – Ты буде всё отрицать, а я буду давить, пока ты не расскажешь. Так что давай ты сэкономишь время нам обоим и просто сдашься? Я уже уговорил тебя придти на тренировку, на которой ты категорически отказывался появляться. Осталось только узнать, почему ты упирался.
– Хён, – жалобно произнёс Кёнсу, – Я пошёл на тренировку, как ты хотел. Дай мне хоть раз промолчать?
– Что я, по-твоему, за друг такой, что должен дать тебе возможность научиться врать? – поддел Чунмён, на ходу взъерошивая ему волосы. – Просто скажи, почему ты так не хотел идти на тренировку. Это последняя возможность попрактиковаться перед сегодняшним соревнованием, а ты не из тех, кто упускает такие шансы.
Прежде, чем Кёнсу успел ответить, Чунмён окинул его пристальным взглядом и продолжил:
– И без заявлений типа «у меня болит бедро», пожалуйста. Вчера ты мне доказывал, что оно в полном порядке. Если оно так сильно болит, я скажу тренеру, и он снимет тебя с соревнований.
Кёнсу тяжело вздохнул, следуя за другом на ледовую арену. Он нервно теребил ручку сумки, взвешивая варианты. Он прекрасно знал, что угроза реальна. Если Чунмён заподозрит, что ему действительно больно, он сделает всё, чтобы он не вышел сегодня на лёд. В этом и дар, и проклятье. Чунмён слишком сильно заботился о нем, чтобы допустить еще большую травму из-за соревнования.
Но Кёнсу скорее сломал бы ногу, чем пропустил сегодняшнее шоу. Это будет открытие соревнований по фигурному катанию, и командный зачёт идет первым. Разрешалось только одно мужское одиночное катание от команды, и, хоть Чунмён с Чонином могли бы спокойно занять его место, это было запрещено. Только он и никто больше. На следующей неделе он снова будет бороться, но уже в индивидуальных соревнованиях, но если сегодня он не выйдет на лёд, Южную Корею без лишних сомнений дисквалифицируют из командного зачета.
Но даже с этой непростой мыслью на плечах, он не хотел рассказывать Чунмёну, что причины пропусков имеют отношение к Чонину, с которым он не хотел пересекаться.
Он чувствовал себя ужасно, избегая человека, который немалое время провел рядом. Чонин не нарочно крутился поблизости, им просто больше некуда было пойти в ожидании начала игр. Команда ела вместе, тренировалась на одном и том же катке и делила комнаты здесь, в общежитии для спортсменов. Он не разговаривал с Чонином с той самой тренировки несколько дней назад, хотя Кёнсу видел его, куда бы ни повернулся.
Сперва он избегал его из-за стыдного падения на его глазах. Затем это превратилось в страх, что Чинри рассказала Чонину, как Кёнсу смотрел на его тренировку. Наблюдать за товарищем по команде не было преступлением, но Кёнсу предпочел бы забыть, что видел его на льду в тот день. Когда стыд отошел на второй план, а Чонин, тем временем, ни разу даже не думал дразнить его за падение или за то, что могла рассказать Чинри, цель скрытности стала иной. Избегание фигуриста стало своего рода защитой на присутствие Чонина. Было проще притворяться, что Чонин не существует, чем объяснять, почему он так на него пялится.
Потому что этим увлекся Кёнсу. Он бессовестно пялился на Чонина. По правде сказать, он не знал, почему его глаза все время находили его, но после того, как он увидел его в танце, количество таких случаев значительно увеличилось. Это было за пределами его возможностей, и как бы сильно он ни старался не смотреть, он к этому возвращался. А Чонин, черт бы его побрал, словно чувствовал его взгляд. Он неожиданно поднимал глаза и, осознавая, что на него смотрит никто иной как Кёнсу, улыбался, как будто только они вдвоем знали какую-то очень смешную шутку.
Кёнсу понятия не имел, что делать с этой улыбкой или с тем, что он не мог оторвать от него взгляд, поэтому решил закрыться в себе. Но даже тогда Чонин пробирался в его мысли. Он думал, как часто Чонин пользуется кондиционером, ведь его волосы такие мягкие на вид. Он пытался угадать, какого цвета костюм он выберет для соревнований. Он прикидывал, насколько Чонин сильный и смог бы он поднять кого-то, скажем, размеров Кёнсу. Но больше всего его занимал вопрос: эмоции, которые он демонстрировал тогда на льду, кажутся такими же сильными, если смотреть вблизи?
Эти мысли не оставляли его в покое, и Кёнсу не знал, что с ними делать, разве что признать, что парень привлекателен. Конечно, он был привлекателен. Это же Чонин. Он излучал сексуальную привлекательность и знал об этом. Но тот факт, что Кёнсу казался привлекательным другой парень, беспокоил его. Он не первый год знал, что его предпочтения склонялись в сторону мужской половины, и до появления Чонина он вполне ладил с этим фактом.
Он всегда контролировал свою привязанность к другому человеку, но Чонин всё загубил. Он словно бы тянул его к себе, и с каждым днем Кёнсу тянулся ближе, как бы он ни упирался. Ощущение было волнующим, но помимо чувства, что влекло его к нему, оставалась та его часть, которая кричала «опасность» заглавными буквами. Он нервничал, и не желал узнавать, насколько сильно его будет тянуть на меньшем расстоянии.
– Кёнсу, – позвал его Чунмён, мягко касаясь его и выводя из собственных мыслей. Он увидел, что они уже добрались до ледовой арены. Он огляделся и заметил других членов корейской сборной, слоняющихся туда-сюда. Чунмён смотрел на него с очевидной озабоченностью. Он так и не убрал руку с его плеча, как будто якорем удерживая его на земле. Он робко улыбнулся, чувствуя вину не только за переживания друга, но и за то, что ушел глубоко в себя. Но Чунмён лишь покачал головой, не принимая слабую попытку обо всем забыть.
– Почему ты не хотел идти на тренировку? – снова спросил он, но тише, чтобы никто не услышал. – Что случилось, Кёнсу-а?
– Хён, прошу, – тихо отозвался он, отводя взгляд и тут же натыкаясь им на Чонина, стоявшего у входа на каток и следящего за ними двумя. Чонин приветственно помахал, как всегда улыбаясь. Кёнсу удалось отвести взгляд и с мольбой посмотреть в глаза Чунмёна. – Давай не сейчас? Обещаю, как только мы вернемся в общежитие, я всё тебе расскажу. Забудем об этом пока?
Чунмён изучил его взглядом, словно измеряя его слова на честность, и на секунду Кёнсу показалось, что разговор всё-таки продолжится. Но, к его облегчению, друг медленно кивнул, отпуская его плечо.
– Ладно, – сдался Чунмён. – Но нам придется поговорить перед выступлением.
Кёнсу с облегчением кивнул, искренне улыбнувшись Чунмёну, ответившему ему тем же. Друг вернется к допросу при первой же возможности, как только они закончат тренировку, но пока у него есть время собраться с мыслями.
Развернувшись к арене, Чунмён закинул руку на плечи Кёнсу и повёл его вперед.
– Идём. Покажем ребятне, как должна проходить тренировка.
Кёнсу тихо хихикнул и согласно кивнул. Ему нужно потренироваться, даже если это будет в присутствии Чонина
Х
Кёнсу ударил по шкафчикам с громким стуком. Звук эхом отскочил от стен в тишине раздевалки и дрожью отозвался в руке, касающейся металлической дверцы шкафчика. Он опять замахнулся в надежде, что холодный металл сможет успокоить нервы.
Раздевалка была на удивление пуста, когда он прибежал, если не считать пары участников европейских команд, поправляющих свои костюмы. Но он ушел из зала во время соревнований, поэтому остальные фигуристы там, наблюдают за соперниками. Несмотря на то, что участники уже выходили на лёд один за другим, Кёнсу воспользовался первой же возможностью, чтобы сбежать, сразу после оглашения его результатов. Выражение его лица, должно быть, говорило за себя, поскольку те не многие фигуристы, сидящие здесь, поспешили ретироваться. Кёнсу погасил верхний свет, оставив только тусклый голубоватый свет освещать помещение.
Покинуть арену было грубо с его стороны, но его буквально выворачивало. Если бы он не успокоился, его бы точно вывернуло в прямой трансляции. Он знал, как это происходило. Если бы операторы заметили, что ему плохо, они направили бы на него камеры. Лучше уж он прослывет кретином, чем фигуристом, которого вывернуло в первый же вечер Олимпийских игр.
Он опустился на скамью, испугавшись, что ноги больше не смогут его держать, и спрятал лицо в ладонях. Из-за ненормального стука сердца кружилась голова. Ему нужно было на что-то опереться, если он собирался успокоиться. Он был рад, что вокруг темно и тихо. Он медленно и глубоко дышал, а тошнота понемногу отступала, сменяясь слезами, щиплющими глаза.
Это случилось. Это случилось. Программа выполнялась идеально и много недель назад. Каждый день он повторял её и каждый день завершал без единой ошибки. Даже сегодня на последней тренировке перед играми всё было идеально. Программа была короткой, выученной и чистой. Он был уверен в себе, он был фаворитом вечера и должен был оказаться среди имён в верхней части таблицы результатов.
Но всё пошло под откос за считанные секунды. Тройной аксель никогда не считался простым прыжком, однако он отработал его до автоматизма. Но что-то пошло не так, когда он оторвался от поверхности льда. Подпрыгнув, тело закрутилось, и верхняя часть тела ушла вперед. Споткнувшись на идеальном прыжке, он попытался выровняться, попытался замедлить вращение, чтобы приземлиться без инцидентов.
Но на этой раз удача от Кёнсу отвернулась. Лезвие коньков неверно рассекло лёд, нарушило равновесие, и он начал падать. Он негромко вскрикнул, но так ли это было, сложно сказать. Кровь застучала в висках, и он слышал только этот шум. Он не смог даже выставить руки, падение дезориентировало его, и он больно ударился об лёд. Перед глазами поплыли круги от боли в том же бедре, за которым он ухаживал последние дни из-за падения.
Он был ошеломлён. Где-то пять секунд он лежал на льду в оцепенении, чувствуя прохладу, просачивающуюся сквозь костюм. По необъяснимой привычке изо всех сил, оставшихся в нём, он поднялся и заставил себя продолжать программу, вздрагивая от нарастающей боли в бедре при каждом прыжке. Каким-то образом ему удалось завершить выступление.
Он поклонился залу – люди громко аплодировали ему, но ему казалось, что больше из жалости, чем похвалы – и направился к выходу с арены, отчаянно пытаясь угомонить трясущиеся руки. Он много лет так не падал, с восемнадцати лет, когда он повалился, делая тройной лутц на тренировке. В результате он потянул лодыжку и две недели не мог выходить на лёд. К счастью, падение, пусть и болезненное, оставило после себя только синяк.
Но не боль сейчас потрясла его. А чувство падения, потеря контроля над телом под властью гравитации. Аксель всегда беспокоил фигуристов, будучи единственным прыжком, выполняющимся лицом вперед. Ты словно прыгаешь навстречу смерти, но падение воспринималось иначе. Оно сбило его с ног, словно ребенка, упавшего в первый раз в своей жизни и понимающего, что люди не так уж неуязвимы.
Он узнал Чунмёна, ждущего его на выходе с курткой с логотипом команды в руках. Он был обеспокоен и взглядом пытался понять, насколько сильно он повредил ногу. Когда Кёнсу кивнул, давая понять, что всё в порядке, Чунмён расслабился и улыбнулся, будто родитель ребенку, которого в чем-то постигла неудача, словно говоря «ты сделал всё возможное». Чунмён никогда не унывал, но оптимизм на его лице страшил Кёнсу. Он молча взял протянутую куртку и позволил другу отвести его в зону объявления результатов судьями.
Показ повтора следовало бы отнести в разряд орудий пыток. Кёнсу был вынужден смотреть повтор своей программы, пока судья подсчитывали очки. Свидетельства собственной неудачи хватило, чтобы внутри всё взбунтовалось. Часы в углу экрана помогли подсказать, что он пролежал на льду шесть секунд, и еще пять ему потребовалось, чтобы подняться. Одиннадцать секунд хватало для серьезного штрафа. Выражение на лице в том момент было совершенно потрясенное, и он подумал, не так ли он выглядит и сейчас. Он заставил себя слабо улыбнуться камерам, чтобы избавиться от гримасы страха и боли. Однако диктор уже приготовился объявлять результаты. Толпа затихла в ожидании.
Его очень удивили результаты. 79.957 – щедрый подарок. В программе, где фигурист так долго пролежал на льду, и семидесяти было бы много. Это значило, что остальная часть программы была безупречна и, возможно, его решимость откатать ее до конца расположила судей к себе. С появлением очков, высветилось и его место. Пятое.
Он выходил на лёд лидером. Ему порочили первое или второе место, а может третье, если слегка собьется. Но пятое место недопустимо. На его лице, вероятно, отразился ужас, когда показали результаты. Чунмён мягко обнял его, давая возможность укрыть лицо от камер. Он уткнулся лицом в шею Чунмёна, который шепотом старался его приободрить.
Всё хорошо.
Пятое место не так уж низко.
Впереди ждет индивидуальное выступление.
Кёнсу только кивнул и обнял друга в ответ. Все тело будто окаменело. Что еще он мог сделать? Он с трудом проглотил разочарование и потрясение, помахал толпе и буквально бегом пустился в раздевалку.
Он подвёл их. Не только команду, но и всю страну. Это, конечно, слишком большая ответственность, которую можно было бы свалить на плечи двадцатиоднолетнего фигуриста, но он всё равно чувствовал вес на плечах. Он ощущал его с того момента, как его назвали одним из представителей Кореи, и он был настроен нести его с достоинством. Южная Корея могла показать себя, но с такими очками в первом же раунде отняли шанс у команды на золотую медаль.
Слова Чунмёна крутились в голове. Впереди ждет индивидуальное выступление. На следующей неделе все члены команды будут сражаться индивидуально каждый в своем сегменте. И у Кёнсу будет возможность повторить эту программу и занять место на пьедестале. Но эта возможность казалась далекой и недостижимой. Он думал только о проигрыше в командном зачете.
Скамья стояла достаточно близко к шкафчикам, и он снова ударил по ним. Это помогало сдерживать подступающие слёзы.
Х
Кёнсу не знал, как долго он сидел, но не поднимал голову на часы на стене. Но вряд ли прошло много времени, прежде чем открылась дверь в раздевалку и кто-то вошел. Он прижал ладони к лицу, чтобы угомонить эмоции и не опозориться сильнее. Он не знал, кто пришел, но если это соперник, показывать свою уязвимость он не намерен. Он не издавал ни звука, надеясь дать понять, что он хочет побыть один. И кто бы ни зашел, скоро уйдет.
– Хён?
Кёнсу вскинул голову и увидел Чонина. Ну конечно. Почему бы не Чонин? Он бы не ощутил всю полноту стыда без его присутствия.
Чонин не решался подходить и стоял у дверей. Но в его глазах не было ни капли нерешительности, обещая Кёнсу, что так просто он от него не отделается. Чонин, возможно, решил пока не нарушать личного пространства, но отступать не собирался.
Кёнсу провел рукой по лицу и тихо вздохнул.
– Что ты здесь делаешь, Чонин?
– Проверяю, как ты, – ответил Чонин, кидая мимолетный взгляд на часы. – Ты сидишь здесь уже достаточно долго. Ты пропустил выступление Чжиын.
Кёнсу поежился. Он не подумал о том, что будет, если он пропустит выступления остальных членов корейской команды. Чжиын лидировала в своем сегменте, а, значит, его отсутствие лишь громче кричало о том, что он не заслужил место в команде.
– Как она справилась? – спросил он, заставляя себя говорить.
– 94.368. Пока что она на первом месте, – довольно улыбнулся Чонин. Но улыбка была короткой, и он снова нахмурился. – Ты в порядке?
Кёнсу фыркнул, закатил глаза и отвернулся.
– Нога пройдет, когда я приложу лед и приму ибупрофен.
– Хорошо, – кивнул Чонин. – Но я знал, что с ногой всё будет в порядке. Ты силен, хён, и без труда завершил программу, поэтому я не сомневался, что в физическом плане всё хорошо. Но ты выглядел потрясенным, когда объявляли результаты. Чунмён-хён переживал за тебя, когда ты ушёл. Ты не вернулся, и я пошёл тебя искать.
Он сделал пару шагов вперед и остановился, подбирая слова. Кёнсу не хотел слушать, потому что знал, что бы он ни сказал, ему это не понравится. Чонин начал осторожно.
– Я понимал, что ты расстроен случившимся, а когда грустно, мне помогает возможность с кем-то поговорить. Хочешь поговорить об этом?
Кёнсу поднял глаза, полные недоверия, а между ними повисла тишина. Он правильно его услышал? Он пришел, чтобы поговорить о чувствах Кёнсу? Кёнсу никогда ни с кем не делился ими, не считая Чунмёна, и говорит ему это именно Чонин?
Появление Чонина зажгло что-то тёмное и уродливое внутри. Неожиданно вспыхнул гнев, когда в мыслях сложились кусочки головоломки, и он решил для себя, почему упал сегодня на льду. Несмотря на нежелание это обсуждать, Чунмёну удалось разговорить его позже в общежитии. Выговориться было не самой плохой идеей, хотя Чунмён чуть ли не пищал, как девчонка, узнав, что Кёнсу на кого-то запал (пусть сам Кёнсу это отрицал), но избегать взглядов в сторону младшего фигуриста стало еще тяжелее. Прежде чем выйти на лёд, он несколько раз ловил себя на том, что вновь неотрывно смотрит в его сторону. Чонин был в его мыслях, даже когда он разогревался и должен был сосредоточиться на фигурном катании.
Всё это – влечение, потеря внимания, падения – вращалось вокруг этого фигуриста и его сверхъестественной способности забираться в голову Кёнсу и влиять на него. Как бы эгоистично и необоснованно это не звучало, Кёнсу сделал Ким Чонина козлом отпущения. А если учесть его отчаяние, он был готов вылить свое разочарование на любого. Чонин просто подвернулся под руку и стал легкой целью.
Слова сорвались с губ Кёнсу раньше, чем он успел подумать.
– Убирайся.
– Что? – тихо пробормотал Чонин, нахмурив брови.
– Я сказал, убирайся, – повторил Кёнсу, сверля фигуриста взглядом. Он демонстративно выпрямился, чтобы подчеркнуть свои слова. Он не собирался с ним разговаривать и хотел, чтобы Чонин ушёл. Зная, чтобы языка тела он не понимает, он решил, что до него достучаться можно только прямотой.
– Но хён, – начал Чонин, но Кёнсу перебил его сразу. Ему надоело его упрямство.
– Прекрати, – раздраженным тоном приказал он. – Мы не друзья, Чонин. Что бы ты там ни думал, ты меня не знаешь. И если быть честным, с тобой я бы хотел поговорить в самую последнюю очередь.
Чонина потрясла злость в его голосе, и Кёнсу мог бы поклясться, что видел в его глазах, как сумел его задеть. Но боль во взгляде исчезла так же быстро, как появилась, оставив место собственному гневу Чонина. Вот и хорошо. С этой эмоцией он способен справиться. Она оправдывала раздраженность фигуристом, только сильнее убеждая его в том, что он имел право злиться на него за свой провал. И тогда он точно оставит его в покое.
– Отлично, – выплюнул он, разворачиваясь и хватаясь за дверную ручку с такой силой, что он мог бы выломать дверь. Он приоткрыл дверь, но вдруг замер, словно придумал нечто получше, чем просто уйти. Он повернулся и в три шага оказался рядом с Кёнсу.
– Что ты делаешь? – выкрикнул Кёнсу, отклоняясь назад, чтобы выкинуть его из личного пространства.
– Я не уйду, пока ты не выговоришься, – твердо отчеканил Чонин. Его глаза горели, а руки сжались в кулаки.
– Чонин, уйди, – предупреждающе зарычал Кёнсу, но тот не обратил на это внимания.
– Если хочешь злиться на меня из-за своей промашки в программе, это твои проблемы, – произнес Чонин. – Но никто из команды не злится на тебя за то, что случилось. Ни Чунмён-хён, ни я, ни девушки. Мы все переживали за тебя. Но должен сказать прямо, меня разозлило то, что ты предпочел сидеть здесь, винить мир за всё и жалеть себя, вместо того, чтобы быть там, рядом с командой. Это дико бесит.
Кёнсу ахнул, глядя на молодого человека, которого буквально распирало от досады. Чонин только что дал ему причину для злости, которую он искал несколько минут назад.
– Да пошёл ты, – прорычал Кёнсу, сдерживая ярость. Чонина удивился выбору лексики. – Кто дал тебе право говорить мне подобное?
– Кто-то же должен был тебе это сказать, – упрямо сказал Чонин. – Почему бы не я? И да, можешь продолжать ненавидеть мир, когда я уйду, но сперва ты меня выслушаешь.
Он вздохнул, словно готовился к этому не одну неделю, и снова заговорил:
– Ты считаешь, что обязан быть идеальным фигуристом, идеальным человеком, у которого всё всегда под контролем, но это не так. Тебе позволено проявлять эмоции. Ты имеешь право расстроиться после неудачного прыжка. Ты имеешь право огорчаться результатами. Но ты закрываешься от всех и отказываешься довериться нам. Ты страшишься того, что может случиться, если люди увидят, что ты не машина, которой хочешь казаться. Но это пора прекратить. Нельзя хоронить эмоции глубоко в себе. Ты вредишь себе и делаешь больно окружающим тебя людям.
– Я никому не делаю больно, – взревел Кёнсу, поднимаясь со скамьи и практически упираясь в грудь Чонина своей. Он гневно смотрел в глаза Чонину, который оказался немного выше его ростом. – И я знаю, что неидеален. Лишь потому, что я не выплескиваю эмоции на льду, как ты, не значит, что я не правильно справляюсь с ними. Я такой же человек, как и ты. Я ничего не скрываю.
– Бред, – с вызовом заявил Чонин, качая головой. – Отчего тогда ты трусливо поджал хвост и убежал в раздевалку? Ты скрываешь свои чувства. И, вдобавок к этому, тебе страшно.
Когда Кёнсу в ответ на обвинения Чонин упрямо фыркнул, фигурист поменял тактику. Он указал на него рукой, едва не задев.
– Знаешь, почему в фигурном катании ты опираешь на технику?
– Потому на технике зарабатывают очки, – машинально ответил Кёнсу. Он привык слышать этот вопрос.
– Потому что ты боишься раскрыться на льду, – возразил Чонин. – Ты не знаешь, что тогда будет, но ты знаешь, что не сможешь держать всё под контролем, и тебя до чертиков это пугает. И поэтому ты стал тем, кто ты есть, и вне арены.
– Я не хочу это выслушивать, – произнес Кёнсу, поворачиваясь к нему спиной. Но тот с силой развернул его обратно лицом к себе.
– Ты хоть раз думал о том, что чувствуют те, кто хотят быть ближе к тебе, но кого ты не подпускаешь? – рявкнул Чонин. – Я могу понять, почему ты отталкиваешь меня, но ты бы видел лицо Чунмёна, когда ты ушёл после объявления результатов. Он чертовски переживает за тебя, за своего друга, но тебе плевать. Ты заботился только о том, чтобы сохранить лицо и свалить оттуда к чертям.
При упоминании Чунмёна Кёнсу похолодел. Неужели он действительно ранит своего друга? Конечно, он знал, что Чунмён беспокоится о нём, но он как никто другой знал, как Кёнсу устроен. Он знал, что Кёнсу не любил быть в центре внимания. Ему следовало бы не обращать внимания на суждения Чонина об их с Чунмёном дружбе, но он кинул этот факт ему в лицо так внезапно, чтобы любыми средствами вывести из себя.
Теперь он был просто взбешен.
– Заткнись, – прошипел Кёнсу, вырывая руку, которую он схватил.
Чонин ослабил хватку и позволил ему вырваться, но не внял его предупреждению и продолжил говорить:
– Ты боишься эмоций и того, что подумают другие, и поэтому скрываешься за маской и ведешь себя с окружающими так же осторожно, как и катаешься. Движения выверены, но всё на расстоянии вытянутой руки, чтобы никто не мог причинить тебе боль. Но знаешь что, Кёнсу-хён? – он выпятил подборок, с каждым словом становясь увереннее в своих словах. – Это не всегда срабатывает. Иногда ты оскальзываешься, и, нравится тебе это или нет, те, кому на тебя не наплевать, те, кого ты так отчаянно пытаешься оттолкнуть, падают вместе с тобой.
– Заткнись, Чонин.
– Нет, - отрезал тот. – Ты делаешь нам больно, отталкивая. Поговори с нами, хён. Ты должен понять: если ты совершил ошибку, мир не разрушится. Ты не обязан нести этот груз в одиночку.
Он снова дал волю рукам, крепко сжав Кёнсу за плечи. И это была последняя капля. В один миг он прижал Чонина к шкафчикам с громким стуком. Уперевшись предплечьем поперек его груди, чтобы удержать, Кёнсу подался вперед, пока они практически не столкнулись носами.
– Хён, – испуганно прошептал Чонин. Он был шокирован, но кроме этого в его глазах было что-то ещё, что Кёнсу не мог определить.
– Я сказал, заткнись, – рыкнул Кёнсу, обнажая зубы. – Моя очередь говорить.
Его давно так никто не взбешивал, и, определенно, никто за многие годы не видел столько его эмоций. Но это чертов Чонин… он не понимал, когда нужно остановиться. Он добился того, что Кёнсу вышел из себя.
Он хотел увидеть его эмоции. Прекрасно. Он получит то, чего хотел.
– Тебе кажется, ты знаешь всё, но ты просто маленький ребенок, – выплюнул Кёнсу. Чонин вздрогнул на этих словах. – Ты не представляешь каково это, когда люди многого о тебя ожидают. Ты не знаешь, через что я прохожу каждый день. Думаешь, мне нужно открыться? Разделить разочарование с теми, кого я подвёл? Бред. Почему я должен заставлять страдать и других, когда вина полностью на мне?
Несколько секунд Чонин молчал, пораженный внезапным потоком слов и действий со стороны Кёнсу. Но он быстро оправился от шока и без предупреждений толкнул его в сторону, ловко меняя их местами и прижимая Кёнсу к шкафчикам.
Кёнсу со всех сил толкнул Чонина, но даже не сдвинул его с места.
– Убери от меня руки, – крикнул он.
– Нет, – крикнул Чонин в ответ. – Я не ребенок. И я не намного младше тебя. Может быть, у тебя больше опыта, но это не значит, что от тебя ждут больше, чем от меня или кого-то другого. Ожидания разнятся, но они всё равно есть, и каждый чувствует их на своих плечах.
– Чонин, – вновь предупреждающим голосом начал Кёнсу.
– Мне девятнадцать. Знаешь, что означает дебют на Олимпийских играх в девятнадцать лет?
– Что ты ребенок, – назло ему повторил Кёнсу.
– Это значит, что я должен отыгрываться, – твердо поправил его Чонин. – В семнадцать лет на Олимпийских играх от тебя многого не ждут, – Кёнсу заметил, что Чонин сделал акцент на возрасте, осознав, что именно тогда дебютировал он сам, – но когда ты выходишь на арену в девятнадцать, все думают, что ты ас в фигурном катании. Они видят серьезного соперника.
Кёнсу не оставлял попыток освободиться, но Чонин только крепче его держал.
– Я вступил в игру позже. Я не начал кататься с того момента, как начал ходить, в отличие от многих. На меня, не принимавшего участие в играх раньше, давят сильнее. Так что нет, я не понимаю, что ты делаешь, но у меня есть и свои проблемы, которые нужно решать, и знаешь что? Я не скрываю всё в себе и не хандрю, когда совершаю ошибки. Ошибки неизбежны, хён, но я должен стараться изо всех сил и позволять другим помогать, когда кажется, что всё катится к чертям.
– Это больше не только твой груз. С тех пор, как ты вступил в команду, он стал и нашим, - добавил Чонин. – Мы должны быть командой, Кёнсу-хён. И это значит, когда падаешь ты, падаем мы. И мы всегда будем готовы поднять тебя и поддержать, если ты позволишь нам.
На несколько секунд между ними повисла тишина. В воздухе висело напряжение. И никто не отступал. Они словно зашли в тупик.
Прижатый к металлическим шкафчикам Кёнсу сморщился, попытавшись дернуться.
– Убери от меня руки, – повторил он.
Он устал обсуждать это. Они ни к чему не пришли. Кёнсу не желал выслушивать Чонина. Возможно, слова слишком сильно задели зону его комфорта. И, возможно, если бы он сосредоточился, то смог бы уловить, что правда в словах Чонина понемногу рассеивала его гнев. Но он не хотел остывать. Он желал злиться на Чонина, новичка, который думал, что всё знает. Но вместо этого преображался в нечто более искреннее и реальное в его глазах.
Даже сейчас, несмотря на упрямость Кёнсу, Чонин не сдавался.
– Не уберу, пока ты не выслушаешь меня, – пригрозил Чонин. Кёнсу слышал по голосу, что и он уже скорее беспокоится, чем злится. – Почему ты не замечаешь, что я хочу тебе помочь?
– Мне не нужна твоя помощь, – прорычал Кёнсу. Ему снова не удалось оттолкнуть Чонина. – Ты и не можешь мне помочь.
Кёнсу пропустил момент, когда от плохого фигурного катания они дошли до этого. Может быть, началось с того, что Кёнсу не подпускает к себе людей и скрывает эмоции, но всё изменилось в тот момент, когда Кёнсу толкнул Чонина к шкафчикам. И пока он стоял на расстоянии всего в пары дюймов от него, он сумел найти ответы на многие вопросы, в центре которых фигурировал Чонин. Вблизи его эмоции были столь же яркими, как и на льду. Кёнсу видел эмоции в его глазах. Уязвимые. Открытые для Кёнсу. Он удивился, насколько сильно хотел их прочесть. Ему казалось, что он мог бы коснуться его души и выхватить любую эмоцию и подержать в руках, словно драгоценность. И тем самым открыть для себя гораздо больше об этом парне, которого он слишком рано пометил как человека, который навсегда останется ему незнаком. Но вот он стоял и предлагал Кёнсу всего себя без особых на то причин, не считая желания сделать так, чтобы Кёнсу понял его, понял самого себя и свои эмоции. Чтобы позволил другим помочь, когда с ними справиться тяжело.
Но его ужасала мысль подпустить кого-то слишком близко и открыть свои чувства. Чунмёну удалось подобраться ближе и узнать, кто он есть, но другу каждый раз приходилось прорываться сквозь построенные им стены. Кёнсу всегда держал всех на расстоянии. И как бы заманчива не казалась идея подпустить к себе Чонина, всё было не так просто.
Он тихо вздохнул и сдался в попытках вырваться из хватки Чонина. Он откинул голову назад, стукнувшись о шкафчик. Металл протестующее зазвенел, а он пытался привести дыхание в норму.
– Чонин, прошу тебя, – тихо произнес он. Адреналин уступил место усталости. – Я не могу, – если бы Кёнсу спросили, к чему относились эти слова, он бы и сам не ответил ничего конкретного. Он просто знал, что не может этого сделать. Он не мог позволить эмоциям взять верх. Он не мог впустить Чонина. Что бы это ни было, он не мог.
Но фигурист только покачал головой в ответ на отказ.
– Я знаю, что тебе страшно, хён, – мягко сказал Чонин, – но ты должен раскрыться и позволить окружающим тебе помочь. Иначе ты утонешь в проблемах.
Кёнсу отвел глаза, сдав последнюю линию защиты против Чонина. Но тот оставался настойчив. Он отпустил запястья Кёнсу, но вместо этого взял в ладони его лицо, поворачивая его за подбородок к себе и заставляя заглянуть ему в глаза.